Пять лет назад я упомянул в ЖЖ о новом японском романе «Белка, голос!» (автор – Хидэо Фурукава). На меня тогда вышло какое-то японское литагенство, прислало текст пролога, я его перевел для пробы, тем дело и кончилось. Вывесил черновой текст перевода на Сеть, чтобы добро не пропадало. С тех пор очень хотел узнать, что там дальше происходит в романе и вообще – насколько этот роман хорош. По прологу не смог составить определенного мнения. Лишь знал из аннотаций, что роман получил в Японии какую-то престижную премию и что суть его состоит в рассказе о событиях XX века через истории о собаках. Это интриговало. Я надеялся дождаться выхода русского перевода – пусть не моего, пусть чужого, неважно – и наконец оценить роман во всей его целостности. Дождался. Роман выпущен издательством «Гиперион» в переводе Екатерины Рябовой. Я скачал его на Киндл и прочитал от начала до конца. Свидетельствую: такой оголтелой, чудовищной, невыносимой, лютой белиберды я не читал ни разу в жизни. А ведь я читал много белиберды. Когда в конце лихих 90-х я состоял членом ЛИТО имени Лоренса Стерна, судил конкурс сетевой литературы «Тенёта» и вообще активно участвовал в сетературной жизни, то поневоле пропускал через себя многие и многие килобайты графомании, в том числе самой отмороженной. Но роман Хидэо Фурукавы бьет все рекорды. Думаю, что если бы Хидэо Фурукава захотел вступить в наше ЛИТО и разместил бы текст романа «Белка, голос!» в приемной, то его задробили бы подавляющим большинством голосов. Шанс стать птенцом житинского гнезда у него был бы самый призрачный. ( Collapse ) Можно было бы погоревать о японской литературе, где такое добро теперь объявляется голосом нового поколения. Но можно также вспомнить награжденный «Русским Букером» афедрон – и утешиться.
Излюбленный аргумент многих и многих политических спорщиков, желающих покрепче припечатать оппонента – «незнание истории».
Спорщик X: «Почему уважаемый Y считает, что мы оккупанты на Южных Курилах? Да потому что он не знает истории!»
Спорщик Y: «А с чего X так уверен в наших правах на Южные Курилы? Да просто истории не знает!»
Ясно, что как X, так и Y в своем глубоком знании истории предпочитают обращаться к различным ее страницам, а спорные моменты трактуют одинаково вольно, но с разным вектором. На мой же взгляд, аргумент о незнании истории слишком тяжел, чтобы им походя бросаться. Его стоит поберечь для тех случаев, когда оппонент действительно обнаруживает катастрофическое незнакомство с исторической стороной вопроса, а ты хоть немножко, но ознакомился.
Такие случаи бывают. Когда, например, прекраснодушный Г.А.Явлинский называет себя и своих сторонников «наследниками Февраля», усматривает в нем великий упущенный шанс и зовет к Учредительному Собранию, чтобы «продолжить и завершить политическую трансформацию, начатую весной 1917 года», то мне – не историку, не политику, а всего лишь прилежному читателю, одолевшему «Красное колесо» – становится и смешно, и горько. Потому что достаточно прочесть эти четыре книги хотя бы по диагонали, чтобы с предельной ясностью понять: весной 1917 года «политическая трансформация» происходила разве что на восторженных страницах кадетских газет. Хваленый Февраль был какофонией безумия и диктатурой разнузданной толпы. Его «бескровность» – бессовестный миф. «Учредительное собрание» – пустотелый лозунг, симулякр, химера (даже несмотря на то, что было в конце концов созвано). Никакого «великого шанса» к весне 1917 года у страны уже не оставалось. Заслуга Солженицына в том, что он помог нам это разглядеть – но, увы, пока еще далеко не всем...
Однако ж, у незнания истории есть и брат-близнец – «знание истории». Такое глубокое и полное ее знание, что его носителю автоматически открываются все тайники прошлого, настоящего и будущего. Знаток истории всегда уверен, что история непременно повторяется – и в любом историческом эпизоде мгновенно разглядит параллели с сегодняшним днем. Довольно часто полемический градус этих смелых сравнений затмевает логику. Публика охотно клюет на нехитрый тезис о повторяющейся истории и не хочет углубляться в детали. Но углубляться нужно.
Когда читаешь «Красное колесо», очень трудно удержаться от мыслей на тему «а если бы». А вот если бы уцелел Столыпин?.. А если бы не ввязались в мировую войну?.. А если бы война пошла малость успешнее?..
Чем дальше, тем фатальнее. Чем сильнее раскручивается пресловутое колесо, тем меньше надежд на «если бы». И все равно терзаешься: а вот если бы Гучков все-таки отважился на дворцовый переворот и успел с ним до февраля? А если бы Николай внял уговорам и остался в Ставке? А если бы начальником штаба Верховного был тогда не Алексеев, а кто порешительнее, тот же Гурко?
В какой-то момент последние «если бы» исчезают, остается только следить за ускоряющимся колесом. Тогда осознаешь призрачность всех этих «если бы». Понимаешь: не убрали бы Распутина до революции, теперь бы тоже думали: а вот если бы? Но его убрали – а уже не помогло.
Историки и публицисты любят уноситься сослагательными фантазиями в глубь веков. А поживи царь-освободитель подольше, а не напугай декабристы Николая I, а удержись Бонапарт в Москве, а не возьми Иван Грозный Новгород, а выбери князь Владимир католичество – что было бы тогда? Всё это можно обсуждать, с разной степенью серьезности. А можно и не обсуждать. Но в истории русской революции есть одно «если бы», над которым нельзя не задуматься.
Всякий, кто хоть немножко ознакомился с ходом тех событий, понимает: если бы последний русский царь не уродился таким отчаянно бездарным, бесхарактерным и мелочно упрямым человеком, да не женился бы вдобавок на чокнутой бабе – никакой катастрофы, скорее всего, не случилось бы. Даже побывав в воронке 1905 года, русская история вполне могла бы выправиться (уже выправлялась!) и пойти по стабильной восходящей линии. Умный монарх не ввязывался бы в ненужную войну – а уж ввязавшись, воевал бы успешнее. На ключевые должности не попадали бы в таком количестве ничтожества и проходимцы. На вызовы времени реагировали бы если и не наилучшим образом, то хотя бы не наихудшим. Та государственность, которая была – при всех ее пороках – могла бы вывезти. Однако ж, не вывезла. И винить в этом приходится человека, который оказался во главе государства совершенно случайно, волею слепой судьбы. Не имея к этой роли ни таланта, ни склонности, ни даже шансов ее избежать.
