Вадим Смоленский

«Записки гайдзина»  —  роман в новеллах об иностранце на Японских островах

Переводы  Боба Дилана,  Тома Уэйтса  и  Спайка Миллигана

ЯРКСИ  —  японско-русский компьютерный словарь иероглифов

Персональная страница: http://www.susi.ru/rus

Я очень, очень, очень рад той новости, что Дмитрий Быков вышел из комы, полностью оправился от непонятной напасти, снова может говорить и сегодня, уже не из больницы, провел очередной радиоэфир, который я с удовольствием, как всегда, послушал. Представить на месте Быкова немую пустоту — невыносимо. Его стихи, его статьи, его голос наполняют пространство вокруг меня уже третий десяток лет. При одном годе разницы в возрасте есть соблазн назвать Быкова «голосом поколения» — но он не вмещается в эту формулу, он гораздо больше, он умудряется говорить голосами сразу нескольких поколений.

Когда я взялся за его книгу о Пастернаке, то паралелльно читал пастернаковские стихи. Примерно на середине этого чтения мне окончательно стало ясно, что Пастернак — не мой поэт. Что его стихи меня нисколько не трогают и не цепляют, а только раздражают неточными рифмами и общей невнятностью. Что мне просто не понять, как строчки из сборника «Сестра моя жизнь» могли служить паролем для близких по духу людей. И при всем при этом быковскую биографию Пастернака я прочел с неослабевающим интересом и потом выборочно перечитывал еще дважды. Как такое возможно? Биограф увлекательнее гениального автора? Про биографию Окуджавы уже не говорю, на Окуджаве я вырос, всего помню наизусть, и книга Быкова была сплошным упоением. Книгу о Маяковском еще не читал, лишь пролистал, чтобы узнать, упомянута ли там Луэлла Краснощекова, с которой я когда-то состоял в родстве. Упомянута.

Увы, я не смог полюбить быковские романы. Осилил два, «ЖД» и «Июнь». По душе пришлась лишь первая часть «Июня», и то с оговорками. С другой стороны, у хороших поэтов вообще редко выходит хорошая проза. Почему так, не знаю. Загадка. Впрочем, здесь возможна аберрация восприятия одним пишущим другого пишущего. Иррациональная быковская неприязнь к Довлатову, полагаю, имеет ту же природу.

Но уж поэт — всем поэтам поэт. Разве что иногда бывает длинноват. Сам же сказал: «Избыточность — мой самый тяжкий крест». Это мы ему с готовностью простим.

На книжной полке лелею зачитанный до дыр сборник стихов «Отсрочка». Издание 2000 года, «Геликон Плюс». Автограф: «Вадиму Смоленскому с любовью». Еще Горчев, царствие ему небесное, как-то прошелся: мол, умеет же Быков книги подписывать — «Любимому Горчеву от любящего Быкова с любовью». Хотя мне-то Быков, подписывая, подмигнул и пояснил: «С любовью к Щербакову». Мы как раз с ним тогда обсудили последний щербаковский альбом «Déjà». Дело было как раз в издательстве «Геликон Плюс», у живого и полного сил А.Н.Житинского, которому и я, и Быков столь многим обязаны. Виртуальное ЛИТО имени Лоренса Стерна собралось тогда на очередной «летний лагерь» — я ради такого дела взял внеочередной отпуск и прилетел из Японии, а сильно занятый Быков смог появиться лишь на пару часов.

Рад и горд быть его современником, ровесником и даже знакомым, пусть и шапочным. Твори дальше, Быков, будем дальше читать и слушать.

Когда в возрасте двенадцати лет я начал учиться играть на гитаре, песни Новеллы Матвеевой были самыми первыми, которые я разучил и исполнил.

Песни останутся. Спасибо за них.

    Пять лет назад я упомянул в ЖЖ о новом японском романе «Белка, голос!» (автор – Хидэо Фурукава). На меня тогда вышло какое-то японское литагенство, прислало текст пролога, я его перевел для пробы, тем дело и кончилось. Вывесил черновой текст перевода на Сеть, чтобы добро не пропадало. С тех пор очень хотел узнать, что там дальше происходит в романе и вообще – насколько этот роман хорош. По прологу не смог составить определенного мнения. Лишь знал из аннотаций, что роман получил в Японии какую-то престижную премию и что суть его состоит в рассказе о событиях XX века через истории о собаках. Это интриговало. Я надеялся дождаться выхода русского перевода – пусть не моего, пусть чужого, неважно – и наконец оценить роман во всей его целостности.
     Дождался.
     Роман выпущен издательством «Гиперион» в переводе Екатерины Рябовой. Я скачал его на Киндл и прочитал от начала до конца.
     Свидетельствую: такой оголтелой, чудовищной, невыносимой, лютой белиберды я не читал ни разу в жизни.
     А ведь я читал много белиберды. Когда в конце лихих 90-х я состоял членом ЛИТО имени Лоренса Стерна, судил конкурс сетевой литературы «Тенёта» и вообще активно участвовал в сетературной жизни, то поневоле пропускал через себя многие и многие килобайты графомании, в том числе самой отмороженной. Но роман Хидэо Фурукавы бьет все рекорды. Думаю, что если бы Хидэо Фурукава захотел вступить в наше ЛИТО и разместил бы текст романа «Белка, голос!» в приемной, то его задробили бы подавляющим большинством голосов. Шанс стать птенцом житинского гнезда у него был бы самый призрачный.
    ( Collapse )
   Можно было бы погоревать о японской литературе, где такое добро теперь объявляется голосом нового поколения. Но можно также вспомнить награжденный «Русским Букером» афедрон – и утешиться.

Свел все законченные переводы из Спайка Миллигана на одну страницу, вместе с оригиналами. Вот сюда:

http://www.susi.ru/rus/milligan

Сейчас там 53 стихотворения; в ЖЖ я показал только 16, треть от общего количества. Не исключено, что будет что-то добавляться – в книге «A Children’s Treasury of Milligan» еще есть около десятка вещей, которые можно было бы попробовать перевести; остальное либо непереводимо, либо не очень интересно, либо уже хорошо переведено Г.Кружковым. Думаю, еще пяток осилю точно. Впрочем, и это количество уже вполне тянет на книжку.

Закинул удочку в издательство ЭКСМО, которое знает меня как переводчика. Ответа пока нет. Возможно, есть смысл закинуть куда-то еще. Если у кого-нибудь есть рекомендации и сопутствующие мысли, то welcome.

Кот в мешке

Купил себе кота в мешке.
Что было у меня в башке?
Ведь кот не толст — напротив, тонок.
Мне был подсунут поросёнок!
А поросёнка как я выну?
Тянул сперва за пятачину.
Тянул наружу, он — обратно.
Кто побеждает, непонятно.
Весь год тянуть не прекращал.
Он упирался, и пищал,
И успевал ещё кормиться!
Но так беконом не разжиться,
Мешку достался весь прирост.
В итоге ухватил за хвост,
Но дикий хрюк в мешке раздался,
И хвост с концами оторвался.
Прощай же, друг! Твоим хвостом
Я завершаю этот том.

( Collapse )

Вот первая строка божественной поэмы, что вдохновенно растянул поэт.
Длиннее сможешь или нет?
А я могуууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууу!!!
Схитрил.
Но лишь затем, чтобы победы не отдать врагу.

Спайк Миллиган

( Collapse )

Лев прокусил,
Набравшись сил,
Коленку почтальону.
Теперь газет
В помине нет.
Иди проси пардону.

Спайк Миллиган

( Collapse )

      Вот еще один персонаж из «Записок гайдзина», прототипа которого больше нет в живых.

      Каори Сато была моей подругой два года, в 1997-98. Имела свой бизнес, маленький бар под игривым названием «Sin». По-японски это почему-то произносилось как «Суин», почти «Свин». Я там часто бывал – сначала как рядовой посетитель, а с какого-то момента как привилегированный.
      – У меня есть тайна, – сказала Каори в первую же ночь. – Есть что-то такое, чего про меня ни один клиент не знает.
      – И что же это? – спросил я, донельзя заинтригованный.
      – Я не японка.
      – Кореянка? – догадался я.
      Она молча кивнула. К тому времени я был уже в курсе о положении этнических корейцев в Японии. Многие из них действительно держали свое происхождение в секрете. В случае Каори это было еще и бизнес-стратегией. Не всякий японец пойдет выпивать в корейский бар. Она совсем не знала корейского языка, была равнодушна к исторической родине, осознавала себя стопроцентной японкой – но и неизбежную свою стигму тоже осознавала слишком хорошо.
      О японском гражданстве речь в принципе не шла. Ей стоило большого труда поменять северокорейское на южнокорейское. Помню, как однажды я увидел ее паспорт и удивился, узнав, что по документам она не Каори, а Кимико. Казалось бы, тоже вполне японское имя – но почему-то оно считалось корейским. Фамилия тоже была другой. Псевдоним «Каори Сато» она взяла сама, выбрав и имя, и фамилию попроще, чтобы подозрений ни у кого не возникало.
      Из «Кимико» я сделал «Кирико».
( Collapse )

Нашумевшая статья Н.Белюшиной в Снобе меня как закоренелого «граммар-наци» однозначно порадовала. Я вообще считаю, что приличный человек обязан быть «граммар-наци» - если не открыто, то как минимум в душе. Без фанатизма, конечно (подозреваю, что «парашут» отнюдь не погубил бы русского языка), но с твердостью. А то нынче участились голоса о том, что «язык развиваеться» и посему слова типа «дурра», «2ушка» и «вниц» завтра непременно сделаются нормой.

Бальзамом на мою истерзанную душу пролился пассаж о секте Свидетелей Больших Букв:

Что же касается «Вы», — не знаю, какой волшебной кувалдой и в какой именно момент определённой части общества вбили в голову, что «вы»  при обращении к конкретному лицу всегда, при любых обстоятельствах, в любом контексте должно писаться с прописной, но это единственное правило, которые они усвоили, и держатся они за это правило зубами и ногами. Такого правила, конечно, не существует в природе, но это никого не волнует. Поэтому появляются потрясающие комментарии вроде «по-моему, козёл Вы вонючий, вот Вы кто».

Сам давно размышляю и не могу понять: как овладело умами это дикое извращение? Теперь ведь взялись писать «Вы» не только «при обращении к конкретному лицу» но и вообще всегда - в обращениях к широким массам, в обобщенно-безличных конструкциях, даже при передаче прямой речи! А что до «обращения к конкретному лицу», то и на этот счет, как помнится, школьные учебники русского языка не содержали никаких предписаний - по крайней мере, в мою бытность школьником. Вспоминаются только «Веселые уроки Радионяни», где радиоволшебник Литвинов внушал недотепам Саше и Шурику (они же Лившиц и Левенбук), что в письме (в письме!!!) следует писать «вы» с заглавной буквы, дабы подчеркнуть уважение к адресату. Неужели Радионяня была таким уж прямо властителем дум, что семена ее веселых уроков через десятилетия проросли столь буйными сорняками?

В Сети случаются дискуссии по этому вопросу, обычно сводящиеся к выяснению того, можно ли приравнять сетевой пост к письму. Но в этом ли дело? На мой взгляд, что в письме, что в посте капитализация местоимений «вы» и «ваш» выполняет одну и ту же функцию - стилистического маркера. Такой маркер оправдан лишь тогда, когда заявленный им стиль действительно выдерживается. Иными словами, избрав написание «Вы», присущее подчеркнуто вежливому, максимально удаленному от разговорной речи формальному регистру, вы должны и в прочих аспектах не срываться в нижние языковые слои. Если это удается, проблем нет, капитализация будет смотреться органично - как, например, органична она в постах М.Ю.Соколова, чей выспренний слог привычно граничит с пародией. Если же «Вы» сочетается с просторечными инверсиями («зачем Вы спор затеяли?»), просторечными частицами («а Вы-то сами знаете?») или сниженной лексикой («сами Вы мудак»), возникает эффект «без штанов, а в шляпе». Меня всякий раз передергивает, когда я такой эффект наблюдаю.

Я потратил час-полтора на серфинг по библиотеке Мошкова. Хотел посмотреть, как подавалось местоимение «вы» в письменной речи героев русской классической литературы (особо подчеркну: именно в письменной речи - то есть, в цитируемых письмах персонажей). Результаты удивили даже меня самого.

( Collapse )

Сам я пишу местоимение «вы» с заглавной буквы лишь в тех редких случаях, когда обращаюсь к незнакомому человеку по официальному или деловому вопросу - особенно если выступаю в роли просителя. Само собой, весь тон письма в этих случаях должен быть подчеркнуто формальным. В конце концов, правильно кто-то заметил: множественное число уже само по себе делает обращение вежливым. Не стоит опасаться, что строчная буква вместо заглавной изобличит в вас невежу и хама. Гораздо скорее вы прослывете невежей, если будете путатся в глагольных окончаниях.

Прочитал книгу Андрея Аствацатурова «Люди в голом». Давно уже хотел, но в Сети ее нет, ждал, пока привезут. Книга подтвердила мою старую догадку: для успеха у читателя необходимы и достаточны два условия: хорошее чувство литературного ритма и хорошее чувство юмора. Если с тем и другим у автора порядок (что, увы, встречается нечасто), то он может обходиться без захватывающих сюжетов, без глубоких мессeджей и без пронзительного лиризма. Самую непритязательную историю, самую бросовую хренотень он подаст так, что публика - даже взыскательная - будет рукоплескать и просить добавки. Я вот и сам, с одной стороны, ценю в литературе структурную оформленность, к прозе в стиле «дзуйхицу» обычно отношусь как к халтуре - но здесь ощущения халтуры не возникло. Думаю, структура в этой книге все-таки есть, и даже неплохо продуманная, просто невооруженным глазом она не видна.

Рецензенты и читатели часто сравнивают Аствацатурова с Довлатовым. У нас вообще так повелось: если автор пишет с юмором, значит он второй Довлатов. Я тоже этой судьбы не избежал и лавры «японского Довлатова» примерил неоднократно. Сравнение столь же лестное, сколь и несуразное. Но Аствацатуров, мне кажется, действительно испытал немалое и благотворное влияние Сергея Донатовича. Ритмически, во всяком случае, общего много.

Самое же интересное, что с Андреем Аствацатуровым я знаком лично и много лет. Дольше, чем с кем-либо другим в блогосфере. А мог бы прочитать книгу, даже не поняв этого. Выручил случай. Когда о «Людях в голом» заговорили в ЖЖ, я стал искать информацию об авторе, нашел какое-то интервью и прочитал там, что Андрей приходится внуком знаменитому академику Жирмунскому. Сразу в памяти: ЩЕЛК!

Сентябрь 1986 года. Я только что поступил в ЛЭТИ, первый месяц должен провести на картошке, но на картошку меня не тянет. Иду в здравпункт, беру освобождение. Мне вручают талоны на диетическое питание и вместо колхоза прикрепляют на месяц к институтской библиотеке. В библиотеке же подводят к субтильному юноше в очках, знакомят и велят быть у него на подхвате. Оказывается, юноша учится на вечернем отделении филфака ЛГУ, а в библиотеке ЛЭТИ работает на полставки. Подшивает газеты, перекладывает книги - работа не бей лежачего, а теперь еще и поделена на двоих.

Кем был академик Жирмунский, мне не нужно было объяснять, поскольку двумя годами ранее, изучая романо-германскую филологию в Тверском университете, я штудировал учебник по зарубежной литературе, написанный именно академиком Жирмунским. Я был неудавшийся филолог, а Андрей - будущий филолог. До известной степени мы сдружились. Он рассказывал мне удивительные по тем временам вещи: что Игорь Северянин был очень хороший поэт, что коллективизация не всегда была добровольной и что «Тихий Дон» написал вовсе не Шолохов. Я был на два года старше, но слушал с открытым ртом.

Сильнее всего он удивил меня, когда нам поручили починить развалившийся книжный стеллаж. Я раздобыл гвозди, молоток - и через пять минут дело было сделано. Андрей наблюдал за моими действиями с видимым интересом. После чего сказал:

- Вот уж чего никогда в жизни не делал, так это не забивал гвозди!

В его словах сквозила нешуточная гордость: мол, не забивал, не забиваю и не собираюсь забивать! Чувство, которое я тогда испытал, было очень сложным. Презрение к неумехе сплелось с немалым уважением. Ни до, ни после мне не приходилось сталкиваться с такой экстремальной интеллигентностью.

Теперь, найдя Андрея в ЖЖ (юзер ast ), удостоверившись, что это тот самый Андрей и что он тоже меня помнит, я не смог удержаться от вопроса: а сейчас-то, через двадцать четыре года, научился ты забивать гвозди или все такой же экстремальный интеллигент?

- Про гвозди не помню, - ответил Андрей.

Бывший библиотекарь преподает на филфаке СПбГУ, ведет литературные семинары в Смольном институте, пишет статьи и книги о Генри Миллере, Элиоте и других, а сейчас готовит к изданию свой второй роман под названием «Скунскамера».

Буду ждать.